остальные занялись спиртными напитками. Все здесь были хорошими и терпеливыми слушателями. Была у них еще одна общая черта: это были те редкие люди, что отказались принять власть организованного общества, отказались подчиняться. Никакая сила, никакие угрозы не могли их согнуть. С помощью убийств стояли они на страже своей свободной воли. Только смерть могла их заставить сдаться.
Дон Корлеоне вздохнул.
– Как вообще могли дела зайти так далеко? – задал он риторический вопрос. – Итак, это не имеет значения. Сделано много глупостей. Но давайте я опишу события так, как вижу их я.
Он остановился, чтобы посмотреть, не возражает ли кто из присутствующих.
– Мое здоровье, слава богу, поправилось, и я смогу теперь направить все силы на то, чтобы уладить конфликт. Мой сын был, возможно, слишком поспешен, слишком упрям. Не знаю. Как бы там ни было, Солоццо пришел ко мне с деловым предложением. Он просил у меня денег и политических связей. Он сказал, что в этой сделке заинтересованно семейство Татаглия. Речь идет о наркотиках, которыми, как вы знаете, я не занимаюсь. Я человек спокойный, и такие дела мне не по вкусу. Я объяснил это Солоццо, не задевая ни его чести, ни чести семейства Татаглия. Я просто вежливо сказал ему «нет». Я сказал, что его дело мне не помешает, что меня не интересует, каким образом он добывает деньги. Он рассердился и навлек беду на всех нас. Но такова жизнь. Каждый из присутствующих может выступить со своим рассказом, но не в этом заключается моя цель.
Дон Корлеоне остановился и дал Хагену знак принести напитки.
– Я готов пойти на мир, – продолжал дон Корлеоне. – Татаглия потерял сына, я потерял сына. Мы равны. Что будет с миром, если люди постоянно идут против разума? Это проклятие Сицилии, где люди все свое время уделяют мести и не оставляют его на добывание хлеба. Это глупо. Поэтому я предлагаю: пусть все будет так, как было прежде. Я не предпринял ничего, чтобы отомстить убийцам моего сына. Если будет мир, я этого не сделаю. Есть у меня еще один сын, который не может вернуться домой, и я должен все уладить так, чтобы по его возвращении не возникло опасности со стороны властей. После этого мы сможем поговорить об остальных интересующих нас делах и оказать себе тем самым большую услугу. – Корлеоне сделал рукой широкий жест. – Это все, чего я хочу.
Это был прежний дон Корлеоне. Рассудительный. Уступчивый. Вежливый. Все присутствующие поняли, что, несмотря на все несчастья, обрушившиеся на семейство, с доном Корлеоне следует считаться. Обратили внимание на поставленное им условие мира. Обратили внимание на его просьбу вернуться к прежнему статускво – это значит, что несмотря на все неудачи в прошедшем году, он сражения не проиграет. Ответил дону Корлеоне не Татаглия, а Эмилио Барзини. Он говорил резко и к делу, но слова его не звучали грубо или оскорбительно.
– Все это верно, – сказал Барзини. – Но следует коечто добавить. Дон Корлеоне слишком скромен. Без помощи дона Корлеоне Солоццо и Татаглия не могли приступить к своему новому делу. Его отказ нанес по ним прямой удар. Это, разумеется, не его вина. Но факт остается фактом: судьи и политики считаются с мнением дона Корлеоне. Когда речь пойдет о наркотиках, они прислушаются только к его голосу. Солоццо не мог начать действовать без определенных гарантий, что с его людьми будут обращаться по возможности мягко. Всем нам это прекрасно известно. Не будь этого, мы до сегодняшнего дня ходили бы в лохмотьях. Теперь, когда судьи и обвинители применяют в делах, имеющих отношение к наркотикам, максимальные наказания, даже сицилиец, приговоренный к двадцати годам тюрьмы, может нарушить закон омерты и выплеснуть все, что у него в голове. Этого допускать нельзя. В руках у дона Корлеоне нити ко всем винтикам аппарата. Его отказ нельзя рассматривать, как дружелюбный акт. Он отнимает хлеб у наших семейств. Времена изменились, и каждый из нас не может идти по своему, облюбованному им пути. Если в руках у дона Корлеоне все судьи НьюЙорка, он обязан позволить и нам извлечь из этого выгоду. Он, разумеется, может поднести нам за эту услугу счет, ведь мы не коммунисты, в конце концов. Но он обязан позволить нам напиться из колодца. Ведь все так просто.
Когда Барзини кончил, воцарилось молчание. Самым главным в словах Барзини было скрытое заявление, что в случае недостижения мира, он